Плавильный котёл. Сша плавильный котел почему
Плавильный котёл. Неоднажды в Америке
Плавильный котёл
На этот раз я пригласила их к себе. Не всё же по кафешкам бегать: шумно, не поговоришь толком. Мы сидели вокруг журнального столика, пили свежеприготовленный кофе, обсуждали смену учительницы рисования в школе и ждали Сюзан. Она опаздывала уже на полчаса.
– Кажется, у неё новый бойфренд, – заговорщическим голосом сказала Илэйна, – но деталей я не знаю. Его зовут Боб.
Сюзан зовут отнюдь не Сюзан, а что-то вроде Сюньджи или Суньдзы, но она давно плюнула на наши попытки это произнести, да так и осталась – Сюзан. А бойфренда, оказывается, зовут Боб. Ага, думаю, Буандзинь какой-нибудь.
Сюзан была встречена четырьмя понимающими ухмылками.
– Давай рассказывай, что за фрукт?
Оказалось, что не Буандзинь, а Бхаладжи. Или Балажи. Индус. Родился в Париже, провёл большую часть жизни где-то на Ближнем Востоке, сын профессионального дипломата, сам дипломат. Сюзан аж светится вся, а у Джуди глаза на лоб полезли.
– Он же, наверное, брамин…
– А чёрт его знает, – пожимает плечами наша китаянка. – Вроде он упоминал что-то про то, что он из высшей касты.
– А его семья знает, что вы встречаетесь? – не отстаёт Джуди.
– Да где та семья? – смеётся Сюзан. – Мама в Индии, папа в Европе где-то, братья-сёстры по всему миру раскиданы. Я их в глаза не видела, и неизвестно, когда увижу. А что?
– Ну понимаешь, – мнётся Джуди, – брамину можно жениться только на женщине из своей касты, в крайнем случае – следующей за ней. А во внебрачные связи вступать нельзя, говядину есть нельзя и ещё очень много чего. Это же честь – быть брамином; поэтому и ответственности больше.
– Прям как евреи, – почему-то невпопад вставляет Илэйна.
– А ты разве еврейка? – удивляется Анна.
– Да в том-то и дело, что нет, муж бывший был, так его семья такое устроила…
– Вот и эти устроят, – уверенно говорит Джуди, – будь они хоть на Аляске. Достанут и начнут мозги прочищать.
Я знаю, о чём говорю.
– Понимаешь, ему уже устраивали, – на глазах грустнеет Сюзан, – ему уже нечего терять. Ему организовали брак с «правильной» женщиной, а они не ужились, развелись в прошлом году, и его теперь семья знать не хочет.
– Слушай, а ты можешь дать мне его телефон? – интересуется Джуди и тут же спохватывается, поймав на себе удивлённый взгляд Сюзан. – Да нет, я не в том смысле, просто у меня похожая ситуация, посоветоваться бы.
В комнате повисает неловкая пауза: Джуди молчит, все боятся спросить. Я решаю сварить очередную порцию кофе и ретируюсь на кухню.
Если бы вы увидели нас, пятерых, за столиком, то рассмеялись бы или удивились: даже в Америке мы представляем собой необычное зрелище. Китаянка Сюзан, русская красавица Илэйна, индианка Джуди (её настоящее индийское имя совершенно непроизносимо, я даже пытаться не буду), боливийка Анна и я, типичная такая американка намешанных западноевропейских кровей. Можно подумать, нас специально подбирали. А всё гораздо проще: наши дочки ходят в первый класс школы для одарённых детей. Там мы и перезнакомились, а я организовала эти посиделки по четвергам. Всё-таки растить одарённого ребёнка – дело непростое: хочется и опытом поделиться, и других послушать. Интересно ведь, как разные культуры подходят к проблемам воспитания, особенно если дети настолько выбиваются из общей струи. А что разные мы, так это контингент в классе такой: американцев меньше трети, остальные русские, китайцы да индусы. Чёрных нет, испаноязычных тоже. Ту же Анну сюда в младенчестве привезли, удочерили, бывший муж у неё американец. Она испанский-то знает через пень-колоду.
Честно говоря, в первые пару месяцев всё это на мне держалось. Я проявляла инициативу, всех обзванивала, обговаривала место и время и подгадывала эти посиделки к факультативным занятиям, чтобы нянек искать не надо было. Сначала было человек девять, а потом некоторые отсеялись по той или иной причине, и мы остались впятером – пять матерей-одиночек, каждая растит одну-единственную (к тому же одарённую) дочку. Это ли не совпадение?
Из кухни хорошо слышен звонкий голос Илэйны:
– А мы с моим бывшим на первом курсе института начали встречаться. Любовь с первого взгляда. Так его семья в ужас пришла! Его знакомили со всеми еврейскими девочками Москвы и Московской области; всё надеялись, что кто-то его у меня отобьёт. Им тоже нельзя на чужих жениться. Брамины.
– И чем дело кончилось? – не выдерживает Джуди.
– Ну как чем, поженились в итоге. Четыре года они его мурыжили, мы расходились пару раз, сходились, но в итоге поняли, что никто другой нам не нужен, и поженились. Они смирились вроде. Проблемы потом уже с моими родителями начались, когда мы уезжать собрались.
– Ничего не понимаю, Илэйна. – Я уже вышла из кухни с очередным подносом. – С кем проблемы, куда уезжать?
– Куда-куда, в Америку! Всё-таки Россия – какая ни есть, а Родина, мои предки там испокон веков жили, много чего пережили, но никому в голову не приходило её покидать.
И понимала я, конечно, всё про политическую систему, и что перспектив нет никаких, и что материально тут лучше, но разве это причины? Там дом, там родители и брат, там родное всё.
А отец так прямо и сказал: предательница ты, уедешь – не прощу. Да вам, наверное, сложно это всё понять…
– Ну почему же, со мной было то же самое, – неожиданно тихо говорит Сюзан. – Мой отец повёл себя так же.
Илэйна разворачивается и смотрит на неё с неподдельным удивлением. Даже руку случайно наклоняет, чуть не пролив кофе на белую кожаную юбку, но вовремя выравнивает чашку.
– Да? правда? – Это всё, что она может из себя выдавить.
– А почему тебя это удивляет? – в свою очередь изумляется Сюзан. – Мои предки жили в Гонконге сотни лет, наверное, тысячи, мы не знаем. Обычная семья, средний класс, родители – учителя китайского. Обожают свой язык, свою страну, никуда ни при каких условиях не уедут, помыслить не могут. Я единственная дочь, к тому же поздняя, свет в окне. А семья бывшего мужа – очень состоятельная, известная. Его брат – писатель, лауреат высшей литературной премии в стране, отец – известный журналист, ведёт популярную программу на радио, а мать из богатой и преуспевающей семьи, очень успешный фотограф и художница. Короче, один знаменитее другого.
– Они тоже были против вашего брака, да? – вставляет Джуди.
– Нет, почему, они как раз очень открытая семья, я им нравилась. Просто когда Гонконг должен был перейти к Китаю, они все разом сказали, что ни дня там не останутся. Свёкр мой очень часто выступал на радио против коммунистов вообще и китайского правительства, в частности, и ему оставаться там было опасно. У семьи было много денег вложено в Америке; для них эмиграция была самоочевидна.
А для меня – нет.
– Тебе совсем не хотелось в Америку? – заинтересованно спрашивает Джуди. – Ты бы лучше осталась в коммунистическом Китае?
– Жить – нет. Не хотелось. Так, в гости может быть.
И потом, Гонконг всё-таки не материк, не основной Китай, там всё по-другому, да и в самом Китае уже не культурная революция. Это мой дом.
– Чего ты не понимаешь, Джуди? – взрывается вдруг Илэйна. – Есть такое понятие – Родина, слышала когда-нибудь? Правительства приходят и уходят, режимы меняются, а люди живут. Что, всем в Америку переехать, всему свету? Ты сама что, прямо рвалась уехать из своей Индии?
– Да, рвалась, – поджимает губы Джуди, – и не жалею. Я всегда могу в гости приехать, а жизнь нормальная – здесь. Это вам ваши коммунистические режимы голову забили пропагандой – Родина, Родина. Так все диктаторы делают, вместо того чтобы народ кормить. А я выросла в демократической стране, могу в любой момент обратно поехать, живу там, где мне нравится. Те, кто в демократических странах вырос, – все такие, мы не стучим себя кулаком в грудь. А из стран, где коммунисты правят, люди часто уезжать не хотят: боятся или пропагандой накачаны.
Илэйна и Сюзан переглядываются и начинают истерически хохотать, брызгая кофе из носа. Они пытаются поставить чашки на блюдца, чтобы не пролить, но руки дрожат. Слышно только клацанье фарфора о фарфор.
– Из… социалистических… не хотят… уезжать, – давится Илэйна, установив, наконец, свою чашку.
– А из демократических рвутся… на волю, – вторит хихикая Сюзан.
Джуди опять поджимает губы. Она не спорщица. Если не находит понимания, то просто замыкается в себе и молчит.
– Девочки, девочки, прекратите, – вмешивается Анна. – Давайте сменим тему. Меня сюда вообще во младенчестве привезли, американкой вырастили, я в первый раз в Боливию попала в двадцать семь лет. И влюбилась, и ходила по улицам и узнавала всё, зная точно, что я не могла этого видеть; люди родные, язык родной, всё моё. А через два месяца надо было уезжать, и с тех пор приехать не получалось… Сложное это понятие – Родина.
– Надо же, – улыбается Илэйна, – мой экс ровно то же самое говорил про Израиль, хотя он, в отличие от тебя, там даже не родился.
– Ну, про евреев и Израиль я слышала много раз, – говорю, – а вот про Боливию – никогда. Неужели есть какая-то генетическая память?
– А бог его знает, – вздыхает Анна, – может, я себе напридумывала всё. Меня родила несовершеннолетняя крестьянка, незамужняя, она меня видеть не хотела. Какая бы у меня жизнь там была?
– А кто твои приёмные родители? – интересуется Илэйна.
– Обычные американцы, работали тогда в Министерстве иностранных дел, были посланы в Боливию, просидели в посольстве несколько лет и решили заодно пару детей усыновить или удочерить, поскольку своих иметь не могли. Взяли меня и ещё одну девочку, у нас меньше года разницы. Но та, вторая, умерла скоро, у неё оказался врождённый дефект.
И я одна осталась…
В комнате опять повисает молчание. Илэйна выходит покурить. Вот ведь – никаким спортом не занимается, курит как паровоз, а выглядит всё равно сногсшибательно. Сюзан тоже обладает идеальной фигурой: годы занятия йогой не прошли даром. И Джуди, надо сказать, хороша: преподаёт танцы живота в местном спортзале, вся такая точёная, миниатюрная, гибкая. Хорошо, что есть Анна, а то я чувствовала бы себя совсем уж не в своей тарелке, хотя Анна объективно тоже куда интереснее, чем я. Иногда мне в голову закрадывается крамольная мысль: может, мы вырождаемся тут, в Америке? Они даже одеваются по-другому. Ну, кроме Анны, её-то сюда младенцем привезли, но остальные… Как говорит Илэйна, мы, американцы, ставим комфорт выше элегантности, а они, русские, наоборот. Да уж какой там комфорт на её каблучищах! В школу ведь идёт дочку отвести, потом на работу, потом с нами в кафе, после этого дочку забрать – и домой. Нужны ей эти каблуки? Впрочем, какое мне дело, это её ноги.
Когда мы только начали встречаться, я стала было их расспрашивать о влиянии национальной культуры на воспитание, но мне Илэйна быстро мозги вправила. Она из всех пятерых самая прямолинейная, с плеча рубит. Если хочешь, говорит, дружить со мной, то относись ко мне как к человеку, индивидууму, женщине, матери, подруге. А если будешь таращиться на меня, как на экзотическую бабочку, и задавать вопросы типа «Сколько вы тут живёте», «Трудно ли было адаптироваться» и «Как влияет русская культура на воспитание», то ничего, кроме обмена любезностями, у нас не получится. Я поразилась, когда она упомянула экзотическую бабочку; у меня как раз эта мысль вертелась в голове.
Так получилось, что до того как Мелани пошла в школу и я встретила этих женщин, все мои подруги были примерно такого же происхождения, что и я. У кого ирландцы в предках, у кого голландцы, но все из Западной Европы, и все здесь уже в бог-знает-каком поколении. Кто потолще, кто постройнее, кто посимпатичнее, кто попроще, но никогда я себя эдаким мотыльком среди экзотических бабочек не чувствовала. Короче, попала она своим замечанием в яблочко. А остальные рассмеялись: видать, надоела я им своими расспросами. Что для меня экзотика, для них – жизнь. Хочешь дружить – дружи, а не веди себя, как турист в зоопарке. С тех пор мы больше о детях, о трудностях жизни матери-одиночки, о погоде, о культуре, о чём угодно, только не об этом. Мы вообще ни о чём личном до сегодняшнего дня не говорили, может, потому, что в общественных местах всё время сидели, старались шум перекричать. Хорошо, что я их сюда пригласила…
– Меня выдали замуж по заказу, – тихо рассказывает Джуди сидящей рядом Сюзан. – Родители там, в Индии, договорились нас поженить. Мы оба из касты браминов, подходим друг другу по гороскопу, интересы общие, да и семьи друг другу понравились. Он приехал из Америки – красивый, преуспевающий бизнесмен. Я посмотрела на него и влюбилась. И дала согласие. Приехала сюда, пожили немного, забеременела, но что-то всё время было не так. А что не так, не понимала, просто нутром чувствовала. Оказалось, у него давно женщина была, из Польши, он её очень любил, но против воли родителей идти боялся. Женился на мне, а сердце – с ней. Так и жил двойной жизнью. У польки той тоже от него ребёнок. Я случайно узнала, да он и не отпирался. Он думал, мы так сможем жить, он очень хорошо ко мне относился, надо признаться, уважал. Я пробовала, но жить так не смогла, одного уважения мне мало. А разводиться как? Его родители закричали, что это я во всём виновата. Мои родители сказали, что это позор, и запретили даже думать о разводе; они велели ему про польку забыть, а он отказался. Его статус-кво устраивал, родителей тоже, а меня – нет. Как речь о разводе зашла, он изменился, стал кричать на меня, унижать, обещал ребёнка у меня отнять…
Джуди начинает всхлипывать. Я сажусь и обнимаю её за плечи.
– Джуди, Джуди, это же Америка, тут такие номера не проходят. Тебе нужен хороший адвокат?
– Адвокат для развода нужен, а он развод не даёт.
– Как же так, вы же не живёте вместе, – вступает Анна.
– Да вот так. Ушёл жить к польке своей, дом мне оставил, денег хватает на два дома: он очень хорошо зарабатывает, у него бизнес свой. К дочке приходит исправно, жаловаться мне не на что. О разводе слышать не хочет, и родители мои не хотят. Разведёмся – проклянут. Мы так уже пять лет живём. Его-то польку это устраивает, ей всё равно, а я не могу ни с кем встречаться, это же позор, я замужняя женщина.
– И ты все эти годы одна, без мужчины? – Это уже Илэйна, она вернулась с перекура и стоит у двери, прислонившись к косяку. Всё-таки с тактом у этих русских не очень.
– Ну, иногда он остаётся, – смущается Джуди, – но редко.
– И ты позволяешь родителям оттуда, из Индии, диктовать тебе условия? – возмущается Анна. – Да это твоя жизнь! Ты красивая молодая женщина, тебе нормальный муж нужен! Найми хорошего адвоката, он найдёт способ вас развести.
– Ты не можешь понять, что такое быть из касты браминов, из традиционной индийской семьи. Я никогда не смогу вернуться домой. Это же моя семья, там все мои братья и сёстры. Нет, это исключено. Давайте закончим этот разговор. – Джуди опять поджимает губы и умолкает, уставившись в стенку.
– Вот умеют же эти родители попортить жизнь детям, – бормочет себе под нос Анна.
Странно. От неё я этой реплики не ожидала. Её вытащили из нищеты, спасли от жизни в глухой боливийской деревне, да вообще неизвестно, выжила ли бы она, не удочери её эти американцы. Уж кто-кто, а Анна должна своих родителей боготворить.
– Ты последний человек, от которого я ожидала подобную реплику. – Илэйна как будто читает мои мысли. Иногда мне кажется, что она говорит то, что мы все думаем.
– Ну да, ну да, я должна им быть по гроб жизни благодарной. Не дай бог что-то поперёк сказать – напомнят. Да благодарна я, благодарна, просто мы феноменально не подходим друг другу и не подходили никогда. – В голосе Анны не столько горечь, сколько усталость. Кажется, ей хочется обсуждать своих родителей не больше, чем Джуди – свой развод.
– О, – говорю, – я это хорошо понимаю. У меня с мамой ещё ничего отношения, а с отцом ужасные всю жизнь, мы уже много лет не разговариваем. Он у нас сильный – кремень, а я рохля, и он всю жизнь не может мне простить, что я не такая, как он.
– Так у тебя хоть мать на твоей стороне, – вздыхает Анна, – а у меня и этого не было. Они оба свято верили в силу воспитания; думали, что гены определяют такие вещи, как внешность или музыкальный слух, а характер воспитывается. Они считали, что возьмут ребёночка и слепят по своему образу и подобию. Если ребёнок не любит математику, значит, с ним мало или плохо занимались, причём чем меньше любит, тем больше надо заниматься. Попробуй взбрыкнуться – напомнят, что ты им должен по гроб жизни. И так во всём. В какой-то момент мне надоело быть благодарной. Когда я была подростком, я орала на них: «Не надо было меня удочерять, лучше бы я осталась в Боливии!» Я их ненавидела тогда, из дома убегала, они доставали меня с полицией, рассказывали тем, какая я неблагодарная, мне читали лекции в полицейском участке и водворяли домой. Обратно в ежовые рукавицы. Дура была, конечно, но очень несчастная дура.
– Ну, они же добра желали, – робко вставляю я, – ничего такого уж страшного не делали…
– Да, не делали, не делали, мы просто очень-очень не подходили друг другу: темпераменты разные, отношение к жизни разное. Слушайте, ну мы же все разведённые тут. – Она запинается, глядя на Джуди. – Ну, по сути разведённые, мне ли вам объяснять, что такое жить с человеком, которому не подходишь, а он – тебе? Это как несчастный брак, генов-то общих нет, а выбор оказался неудачным. Не определишь по младенцу-то. Гены сильнее воспитания оказались. И вся жизнь у меня – протест против них. И замуж вышла из чувства протеста за человека, который не нравился моему отцу, который был полной его противоположностью, эдакий свободный художник без руля и ветрил, без правил и обязательств.
– Такие браки никогда не работают, – сообщает Илэйна. – Когда что-то делаешь назло, это обречено заранее.
– Спасибо, я уже догадалась, – язвительно отвечает Анна.
– Илэйна, а ты почему развелась? – вступает Джуди. – Ты же со своим евреем четыре года встречалась, сопротивление его родителей преодолела, в Америку нелюбимую ради него поехала. Что ж разбежались-то?
– Да я сама от него ушла, выросла я из него. – Илэйна достаёт очередную сигарету и направляется к двери. – То, что восхищало в двадцать два, кажется убогим в тридцать два. Нет, он хороший парень, мы дружим до сих пор, но любовь ушла. Как-то скучно мне с ним стало: чужой человек. Вокруг много куда более интересных мужчин. Слышь, Джуди, я ещё понимаю про развод, а чего ты погулять-то не можешь? Кто там, в Индии, узнает? Да твой муж, я думаю, счастлив будет, что ты не смотришь на него тоскливыми глазами, что нашла кого-то. Ты подумай. Если надумаешь, я тебя познакомлю с кем-нибудь.
Она выходит, на ходу зажигая сигарету, а в комнате опять повисает неловкое молчание.
– Понимаешь, Джуди, Илэйна – она… это совсем другая культура. – Я пытаюсь загладить неловкость.
– Насчёт мужа она права, – тихо говорит Джуди, – он сам не раз говорил, чтобы я нашла себе кого-то, а то он себя виноватым чувствует. Он бы не возражал. Но я не могу, у меня всё нутро протестует. Я уж не знаю, гены это или воспитание, но я не могу. А на Илэйну я не сержусь, не волнуйся, она ведь тоже хочет как лучше. Прямо как родители Анны.
Сюзан возвращается из кухни с очередной чашкой кофе. Я и не заметила, что она выходила. Неудобно как-то, хороша хозяйка, не предложила ещё кофе сварить. Я пытаюсь извиниться, но Сюзан останавливает меня движением руки и садится рядом с Джуди.
– Понимаешь, – начинает она, – я тоже очень долго не могла даже подумать ни о ком. Мы с мужем, правда, официально развелись, но легче мне от этого не стало. Я тоже из очень традиционной культуры, меня в строгости воспитывали. С мужем нас иммиграция развела. Как-то он очень быстро адаптировался и пошёл в гору, а я никак не могла привыкнуть. Через несколько лет мы обнаружили, что совсем чужие стали, и разошлись. Я бы домой вернулась, но он Мишель не отпускает. Мне было очень-очень плохо. Одна с ребёнком на руках, в чужой стране… В последние полгода если бы не Мишель, я не знаю, что бы я с собой сделала. И тут появился Боб, он ко мне на урок йоги пришёл. Точнее, много месяцев ходил, мы с самого начала нравились друг другу, но ни о чём таком даже подумать не могли. Китаянка и индус – что у нас общего?
– Ну, у нас не так мало общего, – улыбается Джуди. – После сегодняшнего вечера, кажется, между всеми нами гораздо больше общего, чем казалось раньше.
– Вот и мы это поняли. Воспитание обоим не позволяет, но воспитание-то одинаковое, понимаешь? Культура разная, контекст разный, а суть одна и та же. Мы как-то разговорились после занятий и поразились, сколько же у нас общего!
– И стали встречаться? – спрашивает Джуди.
– Ну, – смущается Сюзан, – это уже совсем недавно, еще пару недель назад мы просто ходили и разговаривали. Нелегко, знаешь, этот шаг сделать. Но когда сделали… понимаешь, что-то настолько хорошее не может быть плохим. Я вот поняла: мы сами себя запираем в какие-то рамки и страдаем из-за этого. У меня сейчас ощущение, будто я из клетки выбралась.
– Умница. – Это Илэйна вернулась с очередного перекура. – Жить надо про принципу «Не делай другим того, что не желаешь себе». Ты, Джуди, подумай: если твоя дочь, не дай бог, окажется на твоём месте, как бы ты хотела, чтобы она поступила? Не твои родители, а ты?
– Слушай, Илэйна, да оставь ты её в покое, не напрыгивай. – Я нахожу необходимым вмешаться. – Ей надо подумать, переварить это всё. Ты очень быстрая, у тебя мировоззрение иное.
– Слушайте, давайте уже закруглять душещипательные беседы, – предлагает Анна. – Мы уже тут достаточно наговорили. Лично мне пора.
Все как-то сразу засобирались и начали наперебой предлагать мне прибрать и помыть чашки. Я только рассмеялась: чашки моет машина, а убирать тут нечего. Джуди предложила в следующий раз встретиться у неё. Все обрадовались, а Илэйна сказала, что после этого – её очередь. Мы начали договариваться, где и когда мы сможем увидеться, пытаться организовать очередную встречу и предлагать друг другу смотреть за дочками, если маме надо куда-то пойти. Я стояла и улыбалась до ушей. Кажется, их не надо будет больше тащить на эти посиделки бесконечными напоминаниями, обзванивать всех по десять раз и чувствовать себя назойливым массовиком-затейником.
Уже перед самым выходом Илэйна – опять эта Илэйна! – повернулась ко мне и спросила:
– Мег, а почему ты всё время молчишь?
– В каком смысле? – смутилась я.
– В каком, в каком, сама знаешь в каком. Мы тут всю подноготную, а про тебя по-прежнему ничего не знаем.
– Илэйна, да отстань ты от Мег. В другой раз. Домой пора, – вступается Анна.
– Да нет, она права, – говорю, – просто мне вам рассказать нечего. Это у вас такая жизнь интересная, на стыке двух культур. А у меня скучно всё – обычная благополучная американская семья. Ну, с папой нелады, но это мелочи, у кого проблем нет? И никуда не уезжала никогда, и замуж по любви вышла, и…
– А что случилось, почему вы развелись? – Правильно, это Илэйна, кто же ещё?
– Мы не разводились. Он погиб в аварии полтора года назад.
– Ой, извини, пожалуйста, я не знала…
– Илэйна, ну нельзя же так. – Это Джуди.
– Да нет, что там, давно надо было объяснить, просто как-то всё недосуг. – Я пытаюсь загладить неловкость. – Вы извините, что я всё время молчу, просто мне гораздо интереснее вас слушать. Это совсем другой мир…
Они топтались в коридоре, ожидая лифта. Я уже собиралась закрыть дверь, но Анна вдруг повернулась ко мне:
– Мег, а ведь если бы не ты, нас бы тут не было. Забирали бы детей из школы, здоровались бы вежливо и разбегались. Ты нас за уши втащила в этот круг. Спасибо тебе.
– Да ну перестань, Анна, мне же с вами интересно. Это вы… такие, а я… так…
А они вдруг повернулись все, удерживая дверь лифта.
– Да, спасибо тебе. – Это Джуди.
– Спасибо, Мег. – Илэйна.
– Спасибо. – Сюзан.
Вошли в лифт и уехали. Стою как дура, глотаю слёзы. Надо ехать Мелани забирать.
Поделитесь на страничкеСледующая глава >
public.wikireading.ru
Плавильный котел Википедия
Плавильный котёл или плавильный тигель (англ. melting pot) — это модель этнического развития, пропагандируемая в американской культуре в XX веке. В соответствии с данной парадигмой, формирование американской национальной идентичности должно было идти по формуле «сплавления», «смешивания» всех народов, при этом предполагалось, как их культурное, так и биологическое смешение. Сформулированная теоретическая концепция имела апологетический характер в том смысле, что она отрицала наличие каких бы то ни было конфликтов в обществе — социальных или этнических. По словам американского исследователя А.Манна, «сама фраза „плавильный котел“ стала национальным символом этого столетия».[1]
Доминирование в американской общественности этой мысли тесно связано с идеалами представления культуры о подлинно свободном демократическом обществе, где люди будут стремиться жить среди расово-этнических смешанных соседей. Концепции «плавильного котла» можно противопоставить политику мультикультурализма.
Происхождение термина[ | код]
Сам термин возник из названия пьесы британского журналиста и драматурга И. Зангуилла, который часто приезжал в США и знал жизнь этой страны. Суть пьесы «Плавильный котёл» заключалась в том, что в Соединённых Штатах Америки происходило слияние различных народов и их национальных культур, в результате формировалась единая американская нация. Главный герой пьесы — молодой иммигрант из Российской империи Давид Квиксано, глядя с корабля, прибывшего в порт Нью-Йорк, воскликнул: «Америка — это созданный Богом величайший плавильный котёл, в котором сплавляются все народы Европы… Немцы и французы, ирландцы и англичане, евреи и русские — все в этот тигель. Так Господь создаёт нацию американцев».
История развития концепции[ | код]
Плавильный котел в литературе XVIII века[ | код]
До появления термина «плавильный котел» явление смешения народов из разных стран в одну общую культуру имело место в литературе еще в XVIII в. Описание американского народа как единой нации прослеживается у поэтов, публицистов и писателей. Например, в своей брошюре «Здравый смысл» (англ. Common Sense) Томас Пейн, англо-американский писатель и философ, описывая американцев, отмечал[2]:
Отечество Америки — это Европа, а не Англия. Новый свет стал убежищем для гонимых приверженцев гражданской и религиозной свободы из всех частей ЕвропыОригинальный текст (англ.)
Europe, and not England, is the parent country of America. This new world hath been the asylum for the persecuted lovers of civil and religious liberty from every part of Europe.
Одним из первых авторов, который использовал метафору «плавильный котел» для описания американского общества, стал французский аристократ Джон Кревкер, который в своих «Письмах американского фермера» рассуждая о том, кто же такой американец, писал «Здесь предствители всех национальностей смешиваются в новую расу людей, чьи потомки однажды изменят мир».[3]
Научные труды XIX века[ | код]
Прогрессивная концепция «плавильного котла» находила своих сторонников и в XIX в. Так, она была поддержана одним из выдающихся интеллектуалов того времени, американцем английского происхождения
ru-wiki.ru
грозит ли США новая гражданская война
Американцы опасаются новой гражданской войны. Недавний инцидент в Шарлотсвилле и другие аналогичные случаи заставляют задуматься о том, к чему идут Соединенные Штаты, насколько хрупкой является страна, которая долгое время считалась самой стабильной в мире демократией.
Тревожные наблюдения
Еще в феврале Южный центр правовой защиты бедноты (США) в своем докладе обратил внимание на то, что в 2016 году радикальные правые силы влились в политический мейнстрим более успешно, чем в последние полвека. Организация зафиксировала свыше девяти сотен активных групп ненависти в США, и их число растет.
Бывший офицер спецназа, дипломат Кит Майнс в начале года рассказал обозревателю The New Yorker Робин Райт о том, что повидал много гражданских войн в разных странах, включая Афганистан, Колумбию, Сальвадор, Ирак, Сомали и Судан. Спустя 16 лет он вернулся в Вашингтон и обнаружил, что в его собственной стране видные те же условия, которые, согласно его наблюдениям за рубежом, подпитывают конфликты.
В марте, отвечая на просьбу журнала Foreign Policy, Майнс оценил вероятность гражданской войны в США в ближайшие 10−15 лет на уровне 60%. Прогнозы других экспертов колебались от 5% до 95%. Отрезвляющий консенсус составил 35%. «А это было за пять месяцев до Шарлотсвилля», — напоминает автор статьи.
По ее словам, Майнс определяет «гражданскую войну» как крупномасштабные проявления насилия, предполагающие бунт против традиционной власти полиции и требующие вмешательства Национальной гвардии. В субботу губернатор Вирджинии перевел Национальную гвардию в режим готовности и объявил чрезвычайное положение
На основе своего опыта наблюдения гражданских войн на трех континентах, Майнс называет пять предпосылок, которые поддерживают его прогноз о вероятности аналогичного развития событий в США: «укоренившаяся поляризация нации», «все более разобщающее людей освещение событий в прессе и информационные потоки»; «ослабление институтов, особенно Конгресса и судебной власти»; «политическое руководство „продает“ или снимает с себя ответственность», «легитимизация насилия как „модного“ способа вести дискурс или урегулировать споры».
То, что происходит сегодня в Америке, напоминает Майнсу ситуацию 1859 года: каждый на что-то злятся, и у каждого есть пистолет.
Исторические предпосылки
Основа для кровопролитных столкновений в США, которые периодически случаются в том или ином городе, — последствия экономической и политической дискриминации меньшинств, неравенство уровня жизни, что провоцирует всплески национализма. Но опасения гражданской войны сильно преувеличены, считает заместитель директора Института США и Канады Виктор Супян.
После принятия закона о равных гражданских правах в 1965 году властями страны прилагались огромные усилия, направленные на то, чтобы равные права получили женщины, все этнические и прочие меньшинства, прежде всего, конечно, чернокожие американцы, напоминает эксперт.
«И успехи, я бы сказал, колоссальные. Если ретроспективно посмотреть, как изменилась Америка за эти 50 лет, очень впечатляющие результаты. Достаточно упомянуть, что президентом был избран чернокожий американец. И очевидно, что за него голосовали, в том числе, и белые», — отмечает он.
Вместе с тем, в масштабах истории полвека — срок достаточно небольшой. И в американском обществе остаются очень серьезные противоречия. Несмотря на весь прогресс, на улучшение доступа к образованию и рост квалификации чернокожих, до сих пор по этим параметрам они уступают белым. Соответственно, сохраняется неравенство и по профессиональному статусу, и по уровню жизни. Все это, конечно, вызывает недовольство и создает криминальные зоны, поскольку, чем ниже уровень жизни, тем выше преступность.
Трамп постарался
Подливает масла в огонь усиление националистических движений. В отличие от Германии, где нельзя использовать многие фашистские символы, нельзя даже упомянуть о некоторых вещах (тут же в тюрьму попадешь), в Америке можно создавать фактически любые организации и пропагандировать, все, что угодно, согласно первой поправке Конституции. Свобода слова порой оборачивается вот такого рода коллизиями. Запрещены только насильственные действия.
Своего рода моральную поддержку националистам дала и предвыборная риторика президента США Дональда Трампа, который занял антииммигрантскую позицию, чем вызывал недовольство меньшинств. Не случайно сейчас многие комментаторы связывают его имя с тем, что происходит.
Вместе с тем, сама по себе победа Трампа свидетельствует о серьезном расколе в обществе. Ведь он, будучи самым натуральным капиталистом, был поддержан рабочим классом, которому пообещал вернуть в страну рабочие места, выведенные за ее пределы.
Парадокс заключается в том, что в стремлении преодолеть неравенство тоже наблюдается некий перебор: для всевозможных меньшинств создаются всяческие преференции, все боятся их обидеть, а масса рядовых американцев, которые потеряли работу и оказались не у дел, чувствуют себя ущемленными, особенно на фоне растущей иммиграции.
«Плавильный котел» больше не плавит?
Сегодня доля белых в Америке составляет примерно 62%, а к 2060 году их будет только 43%. То есть, большая часть граждан США будут представителями национальных и расовых меньшинств. Все статистические тренды иммиграционные это подтверждают.
Но если раньше Америка была «плавильным котлом», в который с большим удовольствием ныряли все иммигранты, становясь американцами, то сегодня уже возникают сомнения, что этот механизм и дальше будет столь же эффективно работать. «К чему это приведет? Вопрос, на который я бы затруднился сейчас ответить», — говорит Супян.
Вместе с тем, он уверен, что говорить об угрозе развала США весьма преждевременно. У страны очень устойчивая политическая система, есть разные центры силы, которые уравновешивают друг друга. И существенных оснований для гражданской войны тоже не наблюдается.
Кроме того, в случае прямых нарушений закона с использованием силы применяется национальная гвардия. Мирные пикеты и демонстрации — пожалуйста, сколько угодно. Но как только это переходит в разряд силовых действий, полиция не церемонится. Эксперт напоминает, что в Америке самое большое количество заключенных в мире (не считая Китая, о котором достоверных данных на этот счет нет).
«У них очень жесткая судебно-правовая система, гигантские сроки. Мне кажется, что это тоже фактор, который вряд ли допустит гражданскую войну. Поэтому эксцессы возможны, но не то, что мы поднимаем под некими революционными переменами», — резюмирует он.
social.ridus.ru
